Сообщений в теме: 294

[Белая роза]

И еще одно любимое.. Бродский. Одиночество.

 

Это не для мурашек. Это для извилин.

[Некто]

Понимаешь ли... Если я чувствую, что стихотворение написано для лайков, если выразиться современно, то оно не трогает меня. Я как малое дитя, сразу чувствую фальшь, пафос. Так что... Я профукала свой последний шанс )))

Понимаю. Но тут дело ещё и в другом - в ожиданиях. Учитывая тот кипеж, что мы тут подняли, чтобы заставить тебя ....получить... почувствовать мурашки, это было уже безнадёжно. Мурашки приходят, когда внезапно, а не когда ты сидишь и ждёшь, чтобы они на тебя нахлынули, как волна у моря. Мозг не половой орган, его стимуляциями до оргазма не доведёшь.  

Так что релакс и жди свой час, когда мурашки гурьбой подкараулят тебя из-за поворота. ) 

Сказав это, Некто, ласково улыбаясь нежно похлопал Мадам по плечу и так же миролюбиво и по отечески улыбаясь вышел из кабинета и закрыл за собой дверь. Как только дверь закрылась улыбка мгновенно исчезла с его лица и он коротко бросил лишь одну фразу поджидавщим его за дверью санитарам с каменными лицами - Лоботомия!

[Белая роза]

Мозг не половой орган, его стимуляциями до оргазма не доведёшь. 

Категорически не согласна, дорогой коллега!) С мозгом много чего можно сделать, вплоть до изнасилования...

 

[Despina]

И еще одно. Тоже глубоко любимое. Всем, кто не вписывается в каноны толпы, посвящается:

 

Бодлер. Альбатрос.

 

Когда в морском пути тоска грызет матросов,

Они, досужий час желая скоротать,

Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,

Которые суда так любят провожать.

 

И вот, когда царя любимого лазури

На палубе кладут, он снежных два крыла,

Умевших так легко парить навстречу бури,

Застенчиво влачит, как два больших весла

 

Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!

Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!

Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,

Тот веселит толпу, хромая, как и он.

 

Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья

Летаешь в облаках, средь молний и громов,

Но исполинские тебе мешают крылья

Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.

[Некто]

Категорически не согласна, дорогой коллега!) С мозгом много чего можно сделать, вплоть до изнасилования...

 

Поверьте мне на слово, коллега. В этих делах, я более сведущ )

Изнасиловать конечно можно, но и это не гарант мозгового оргазма, выражающегося в тех же мурашках. Я вам даже больше скажу - даже физический оргазм может быть не связан с мозговым, а протекать как бы автономно. 

Мозг, скажи.

[Despina]

Поверьте мне на слово, коллега. В этих делах, я более сведущ )

Изнасиловать конечно можно, но и это не гарант мозгового оргазма, выражающегося в тех же мурашках. Я вам даже больше скажу - даже физический оргазм может быть не связан с мозговым, а протекать как бы автономно. 

Мозг, скажи.

Это даже не мозг... А сознание или даже душа, чьи реакции НАДмозговые.

[Некто]

Это даже не мозг... А сознание или даже душа, чьи реакции НАДмозговые.

Благодарю, профессор! 

Мне многому у вас ещё учиться и учиться ) 

[Despina]

Благодарю, профессор! 

Мне многому у вас ещё учиться и учиться ) 

Ну что вы, коллега) Мы все - и учителя, и ученики друг друга

[Белая роза]

Поверьте мне на слово, коллега. В этих делах, я более сведущ )

Изнасиловать конечно можно, но и это не гарант мозгового оргазма, выражающегося в тех же мурашках. Я вам даже больше скажу - даже физический оргазм может быть не связан с мозговым, а протекать как бы автономно. 

Мозг, скажи.

Не буду спорить - ваш обширный опыт хорошо известен многим...

Но позволю себе напомнить, что есть одно запрещенное средство для стимуляции мурашек и извилин одновременно. О нем часто забывают - видимо, потому, что никак не могут запомнить его название на языке оригинала. Это чудесное средство -  "кавай"...

Прежде чем делать пациентке лоботомию, может, испробуем на ней ударную дозу кавая?



 

[Некто]

Не буду спорить - ваш обширный опыт хорошо известен многим...
 

 

Похоже всем, кроме меня ) 

Эй, минуточку! Отсюда поподробнее. Я что-то пропустил? ) 

[Белая роза]

Похоже всем, кроме меня ) 

Эй, минуточку! Отсюда поподробнее. Я что-то пропустил? ) 

Не стоит так беспокоиться, дорогой коллега... Это был дежурный комплимент))

[Некто]

Не стоит так беспокоиться, дорогой коллега... Это был дежурный комплимент))

Фууф, аж от сердца отлегло. А то, согласитесь, обидно было бы такое пропустить ) 

[Белая роза]

Фууф, аж от сердца отлегло. А то, согласитесь, обидно было бы такое пропустить ) 

Молчу, молчу, молчу...)))

[Некто]

- Нет уж, лучше лоботомию, - подумала Мадам

[Бзиканутая Мадам]

- Нет уж, лучше лоботомию, - подумала Мадам

 

Чёрт... Как же точно ))))))))))))))))))))

[Белая роза]

- Нет уж, лучше лоботомию, - подумала Мадам

 

Чёрт... Как же точно ))))))))))))))))))))

"Ах, вот вы как, значит? Да как можно сравнивать высокое искусство аниме с какой-то там медициной?" - подумала Белая роза, расправив накрахмаленный белый халат и покрепче сжав в руке скальпель.

Она сурово поджала губы и решительно шагнула за порог - в коридор. Санитары шарахнулись от нее. Их каменные лица покрылись испуганными трещинами.

Бодро размахивая скальпелем, Белая роза прошуршала халатом в направлении кабинета профессора Некто...
На нее испуганно поглядела с каталки в коридоре только что подготовленная к лоботомии Бзиканутая Мадам, но Роза даже не остановилась, ехидно бросив через плечо: "Слыхала новость? В 2017-м стартует аниме-сериал "Танцор диско"... Главный герой, Митхун-кун - роскошный гей-блондин!" Мадам вздрогнула и крепко зажмурилась. Одинокая слеза скатилась по ее щеке. Мир ее идеалов только что разбился вдребезги...

В конце коридора хлопнула дверь кабинета. И вскоре раздался придушенный вопль профессора Некто: "Нет, нет, только не "Дьявольские любовники!" Я согласен даже на "Ходячий замок"! Да что там - я согласен даже на "Наруто", только не надо этих "Любовников"! Не на...! Прошу! Умоля...! Аааааа! Спасите!" В ответ прогремел торжествующий хохот Розы, после чего на всю больницу зазвучал опенинг "Дьявольских любовников":


   

[Despina]

Роза, меня нет )))))))

[Некто]

Истекает вечер золотом, а судьба – кофейной гущею…
Сколько истин в кофе молотом на глоточки нам отпущено?
Сколько нужного не сказано, сколько важного отложено…
Узелками жизнь завязана, и на прошлое помножена.
Вьются, взрезанные буднями, наши  сны и сновидения,
Впечатленья стали скудными: так – ни более, ни менее.
Не волнуют и не трогают: всё-то было, всё мы ведаем…
Не целуют нынче – чмокают. Не летаем больше – следуем
По маршруту безразличия, по тропинкам равнодушия.
Верим в правила приличия, как в смертельное оружие.
Замирая перед числами, понедельниками, лужами,
Чуть похрустываем чистыми накрахмаленными душами.
Истекает вечер золотом, чашка кофе – как спасение.
Жаль, от истин  тянет холодом, и – ни более, ни менее…

(Ирина Корнетова или Оля Рыбалко)

[Despina]

Истекает вечер золотом, а судьба – кофейной гущею…
Сколько истин в кофе молотом на глоточки нам отпущено?
Сколько нужного не сказано, сколько важного отложено…
Узелками жизнь завязана, и на прошлое помножена.
Вьются, взрезанные буднями, наши сны и сновидения,
Впечатленья стали скудными: так – ни более, ни менее.
Не волнуют и не трогают: всё-то было, всё мы ведаем…
Не целуют нынче – чмокают. Не летаем больше – следуем
По маршруту безразличия, по тропинкам равнодушия.
Верим в правила приличия, как в смертельное оружие.
Замирая перед числами, понедельниками, лужами,
Чуть похрустываем чистыми накрахмаленными душами.
Истекает вечер золотом, чашка кофе – как спасение.
Жаль, от истин тянет холодом, и – ни более, ни менее…
(Ирина Корнетова или Оля Рыбалко)

Из серии стихов, которые сминают твою "накрахмаленную душу", превращая ее в неприхотливую ситцевую тряпочку.

Очень!

[Белая роза]

Одно из моих любимейших стихотворений...

 

Мэри Глостер
 

Я платил за твои капризы, не запрещал ничего.
Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.
Доктора говорят — две недели. Врут твои доктора,
Завтра утром меня не будет… и… скажи, чтоб вышла сестра.
Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы,
Тебе нечего будет вспомнить на пороге вечной тьмы.
Кроме судов, и завода, и верфей, и десятин,
Я создал себя и мильоны, но я проклят — ты мне не сын!
Капитан в двадцать два года, в двадцать три женат,
Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,
И вот я, сэр Антони Глостер, умираю — баронет!
Я бывал у его высочества, в газетах была статья:
«Один из властителей рынка» — ты слышишь, Дик, это — я!
Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд.
Я хватался за случай, и это — удачей теперь зовут.
Что за судами я правил! Гниль и на щели щель!
Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель.
Жратва, от которой шалеют! С командой не совладать!
И жирный куш страховки, чтоб рейса риск оправдать.
Другие, те не решались — мол, жизнь у нас одна.
(Они у меня шкиперами.) Я шел, и со мной жена.
Женатый в двадцать три года, и передышки ни дня,
А мать твоя деньги копила, выводила в люди меня.
Я гордился, что стал капитаном, но матери было видней,
Она хваталась за случай, я следовал слепо за ней.
Она уломала взять денег, рассчитан был каждый шаг,
Мы купили дешевых акций и подняли собственный флаг.
В долг забирали уголь, нам нечего было есть,
«Красный бык» был наш первый клипер, теперь их тридцать шесть!
То было клиперов время, блестящие были дела,
Но в Макассарском проливе Мэри моя умерла.
У Малого Патерностера спит она в синей воде,
На глубине в сто футов. Я отметил на карте — где.
Нашим собственным было судно, на котором скончалась она,
И звалось в честь нее «Мэри Глостер»: я молод был в те времена.
Я запил, минуя Яву, и чуть не разбился у скал,
Но мне твоя мать явилась — в рот спиртного с тех пор я не брал.
Я цепко держался за дело, не покладая рук,
Копил (так она велела), а пили другие вокруг.
Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (пятьсот было в кассе моей),
Основали сталелитейный — три кузницы, двадцать людей.
Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,
Патент на станок приобрел я, и здесь мне опять повезло,
Я сказал: «Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод»,
Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год.
Пароходства как раз рождались — работа пошла сама,
Коглы мы ставили прочно, машины были — дома!
Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были мрамор и всякий там клен,
Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон,
Водопроводы в клозетах и слишком легкий каркас,
Но он умер в шестидесятых, а я — умираю сейчас…
Я знал — шла стройка «Байфлита», — я знал уже в те времена
(Они возились с железом), я знал — только сталь годна
И сталь себя оправдала. И мы спустили тогда,
За шиворот взяв торговлю, девятиузловые суда.
Мне задавали вопросы, по Писанью был мой ответ:
«Тако да воссияет перед людьми ваш свет».
В чем могли, они подражали, но им мыслей моих не украсть —
Я их всех позади оставил потеть и списывать всласть.
Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен,
Он был мастер в литейном деле, но лучше, что умер он.
Я прочел все его заметки, их понял бы новичок,
И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок.
(Помню, вдова сердилась.) А я чертежи разобрал.
Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.
Шестьдесят процентов с браковкой, вдвое больше, чем дало б литье,
Четверть мильона кредита — и все это будет твое.
Мне казалось — но это неважно, — что ты очень походишь на мать,
Но тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.
Харроу и Тринити-колледж. А надо б отправить в моря!
Я дал тебе воспитанье, и дал его, вижу, зря
Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад,
И то, что зовешь ты жизнью, я называю — разврат.
Гравюры, фарфор и книги — вот твоя колея,
В колледже квартирой шлюхи была квартира твоя.
Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш,
От нее ты набрался спеси; но скажи, где ребенок ваш?
Катят по Кромвель-роуду кареты твои день и ночь,
Но докторский кеб не виден, чтоб хозяйке родить помочь!
(Итак, ты мне не дал внука, Глостеров кончен род.)
А мать твоя в каждом рейсе носила под сердцем плод
Но все умирали, бедняжки. Губил их морской простор.
Только ты, ты один это вынес, хоть мало что вынес с тех пор!
Лгун и лентяй и хилый, скаредный, как щенок,
Роющийся в объедках. Не помощник такой сынок!
Триста тысяч ему в наследство, кредит и с процентов доход,
Я не дам тебе их в руки, все пущено в оборот.
Можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,
Все вернется обратно в дело. Что будет с женой твоей!
Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:
«Папочка! умирает!» — и старается выжать слезу.
Благодарен? О да, благодарен. Но нельзя ли подальше ее?
Твоя мать бы ее не любила, а у женщин бывает чутье.
Ты услышишь, что я женился во второй раз. Нет, это не то!
Бедной Эджи дай адвоката и выдели фунтов сто.
Она была самой славной — ты скоро встретишься с ней!
Я с матерью все улажу, а ты успокой друзей.
Чго мужчине нужна подруга, женщинам не понять,
А тех, кто с этим согласны, не принято в жены брать.
О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще,
Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее.
Стой и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачу
Если будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу,
Докажут, что я — сумасшедший, если ты не будешь тверд.
Кому я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт?)
Кое-кто тратит деньги на мрамор (Мак-Кулло мрамор любил)
Мрамор и мавзолеи — я зову их гордыней могил.
Для похорон мы чинили старые корабли,
И тех, кто так завещали, безумцами не сочли
У меня слишком много денег, люди скажут… Но я был слеп,
Надеясь на будущих внуков, купил я в Уокинге склеп.
Довольно! Откуда пришел я, туда возвращаюсь вновь,
Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь!
Десять тысяч миль отсюда — с твоей матерью лечь я хочу,
Чтоб меня не послали в Уокинг, вот за что я тебе плачу.
Как это надо сделать, я думал уже не раз,
Спокойно, прилично и скромно — вот тебе мой приказ.
Ты линию знаешь? Не знаешь? В контору письмо пошли,
Что, смертью моей угнетенный, ты хочешь поплавать вдали.
Ты выберешь «Мэри Глостер» — мной приказ давно уже дан, —
Ее приведут в порядок, и ты выйдешь на ней в океан.
Это чисгый убыток, конечно, пароход без дела держать..
Я могу платить за причуды — на нем умерла твоя мать
Близ островов Патерностер в тихой, синей воде
Спит она… я говорил уж… я отметил на карте — где
(На люке она лежала, волны маслены и густы),
Долготы сто восемнадцать и ровно три широты.
Три градуса точка в точку — цифра проста и ясна.
И Мак-Эндрю на случай смерти копия мною дана.
Он глава пароходства Маори, но отпуск дадут старине,
Если ты напишешь, что нужен он по личному делу мне.
Для них пароходы я строил, аккуратно выполнил все,
А Мака я знаю давненько, а Мак знал меня… и ее.
Ему передал я деньги — удар был предвестник конца, —
К нему ты придешь за ними, предав глубине отца.
Недаром ты сын моей плоти, а Мак — мой старейший друг,
Его я не звал на обеды, ему не до этих штук.
Говорят, за меня он молился, старый ирландский шакал!
Но он не солгал бы за деньги, подох бы, но не украл.
Пусть он «Мэри» нагрузит балластом — полюбуешься, что за ход!
На ней сэр Антони Глостер в свадебный рейс пойдет.
В капитанской рубке, привязанный, иллюминатор открыт,
Под ним винтовая лопасть, голубой океан кипит.
Плывет сэр Антони Глостер — вымпела по ветру летят,-
Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
Он создал себя и мильоны, но это все суета,
И вот он идет к любимой, и совесть его чиста!
У самого Патерностера — ошибиться нельзя никак…
Пузыри не успеют лопнуть, как тебе заплатит Мак.
За рейс в шесть недель пять тысяч, по совести — куш хорош.
И, отца предав океану, ты к Маку за ним придешь.
Тебя высадит он в Макассаре, и ты возвратишься один,
Мак знает, чего хочу я… И над «Мэри» я — господин!
Твоя мать назвала б меня мотом — их еще тридцать шесть — ничего!
Я приеду в своем экипаже и оставлю у двери его;
Всю жизнь я не верил сыну — он искусство и книги любил,
Он жил за счет сэра Антони и сердце сэра разбил.
Ты даже мне не дал внука, тобою кончен наш род…
Единственный наш, о матерь, единственный сын наш — вот!
Харроу и Тринити-колледж — а я сна не знал за барыш!
И он думает — я сумасшедший, а ты в Макассаре спишь!
Плоть моей плоти, родная, аминь во веки веков!
Первый удар был предвестник, и к тебе я идти был готов
Но — дешевый ремонт дешевки — сказали врачи: баловство!
Мэри, что ж ты молчала? Я тебе не жалел ничего!
Да, вот женщины… Знаю… Но ты ведь бесплотна теперь!
Они были женщины только, а я — мужчина. Поверь!
Мужчине нужна подруга, ты понять никак не могла,
Я платил им всегда чистоганом, но не говорил про дела.
Я могу заплатить за прихоть! Что мне тысяч пять
За место у Патерностера, где я хочу почивать?
Я верую в Воскресенье и Писанье читал не раз,
Но Уокингу я не доверюсь: море надежней для нас.
Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну…
Довольно продажных женщин, я хочу обнимать одну!
Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот,
Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет!
Я лягу в вечной постели (Дикки сделает, не предаст!),
Чтобы был дифферент на нос, пусть Мак разместит балласт.
Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна…
В обшивку пустого трюма глухо плещет волна,
Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,
Врывается в люки… Все выше… Переборка сдала!
Слышишь? Все затопило, от носа и до кормы.
Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!

Редьярд Киплинг